Учеба на выживание. Как учились украинские студенты 1920-1930-х годов

Студенты Мариупольского металлургического института учились без отрыва от производства
К началу учебного года Корреспондент вспоминает, какими были будни украинских студентов 1920-1930-х годов.

Проверки социального положения, полуголодное существование, переполненные общежития и постоянные командировки в колхозы и на заводы – жизнь студентов в первые десятилетия советской власти в Украине не была легкой, пишет Роман Клочко в №33-34 журнала Корреспондент от 27 августа 2015 года.

«Теперь у меня не осталось никаких иллюзий: нами правит банда... В этих условиях я всё равно жить не могу. Если меня не уберут, то я сам себя порешу» — заявил своему другу, будущему диссиденту Петру Григоренко студент Харьковского инженерно-строительного института, комсомолец Яков Злочевский, когда в 1933 году его, как и других студентов, в очередной раз послали на хлебозаготовки.

ДнепроГЭС был одной из строек, куда принудительно свозили студентов 
[url=http://]

Похожие эмоции испытывали и многие из его товарищей. Например, студенты Харьковского геодезического и Днепропетровского горного институтов отказывались ехать в село, где им приходилось отбирать последние зёрна у крестьян для выполнения плана. А студент Красноградского агротехникума Днепровский после такой поездки написал письмо в райком комсомола с сомнениями в «правильности линии партии».

Впрочем, на позицию властей такие протесты нисколько не влияли. В институты по-прежнему приходили заявки от партийных органов на «мобилизацию» студентов: то в колхозы, то на строительство ДнепроГЭС, то на добычу угля на Донбассе. Несогласных же попросту исключали из вузов.

Социальные фильтры

Попасть в ряды студентов в 20-30-е годы прошлого века было делом не из лёгких. С осени 1921 года в вузы принимали только с рекомендацией от партийных, комсомольских, военных и профсоюзных организаций или от комитета бедняков (комбеда). Обращали внимание и на социальное происхождение, отдавая преимущество выходцам из пролетарской среды.

Поэтому абитуриентам из других слоёв населения приходилось идти на разные хитрости. Перед поступлением в вуз они старались приобрести рабочий стаж (что формально делало их рабочими), а заполняя анкеты, они писали о составе семьи общие фразы типа «отец — служащий, мать — домохозяйка».

Необходимые для поступления документы часто доставали за взятку или по знакомству. Студент Харьковского технологического института Москвин в своих воспоминаниях откровенно писал: «Поставив не одну бутылку самогонки сельским вождям, я добился от них документов, удостоверявших мою бедность, пролетарское происхождение и прочее».

Поэтому на бумаге биография парня вышла просто безупречной: «Отец — железнодорожный рабочий, инвалид, пенсионер; я работал у столяра шесть лет».

Доучиться до получения заветного диплома с такими документами удавалось далеко не всем. В вузах постоянно проводились чистки, в ходе которых проверялось социальное положение студентов

На практике же доучиться до получения заветного диплома с такими документами удавалось далеко не всем. В вузах постоянно проводились чистки, в ходе которых проверялось социальное положение студентов. За «неправильное» происхождение отчисляли из вузов, причём даже тех, чьих родителей уже давно не было в живых.

Например, в декабре 1924 года из Киевского медицинского института выгнали студентку пятого курса Барскую, которая стала сиротой в пять лет, но имела несчастье родиться в семье мещан. Правда, комиссия снабдила своё постановление резолюцией Не возражать против поступления в другое учебное заведение.

Вот только сделать это было очень сложно: списки тех, кто не прошёл «перерегистрацию», рассылались по отделам образования после каждой чистки под грифом Секретно. Впрочем, значительной части исключённых студентов всё-таки удавалось добиваться восстановления, засыпая жалобами и справками различные инстанции.

В конце 1920-х требования к социальному облику студентов ужесточили. В анкетах появилась графа Бывшее положение родителей, была разработана справка о социальном и имущественном положении семьи до и после революции. Значительную часть мест бронировали для выпускников рабфаков (общеобразовательных заведений, готовивших рабочих и крестьян к поступлению в вузы), подготовительных курсов и так называемых тысячников — тех, кого мобилизовали на учёбу по партийным или комсомольским путёвкам.

На остальные места объявляли конкурс, но участвовать в нём могли далеко не все. Например, тем, кто жил на «нетрудовые доходы» — проще говоря, предпринимателям и их детям, — доступ в вуз был запрещён. И все жё, как ни старалось советское руководство, добиться полной пролетаризации вузов не удавалось. В 1928-1929 учебном году в институтах Украины, согласно официальной статистике, из общего числа студентов лишь 28,3% относились к рабочим и 25,7% — к крестьянам.

Между тем цифры на приём, спускаемые сверху, с каждым годом всё возрастали. Если в 1928 году в украинские вузы были приняты 8.287 студентов, то спустя два года план набора подняли до 44.615 человек. Чтобы хоть как-то выполнить его, вузам приходилось организовывать приёмные комиссии на местах. Например, в 1929 году Харьковский технологический институт отправил своих представителей не только на местные заводы, но и на Донбасс, благодаря чему обеспечил приём даже выше нормы.

А вот партийное задание 1934 года — набрать в сельхозинституты и техникумы 6.000 колхозников (изначально предлагалась цифра 10.000) — с треском провалилось. Той же осенью новые студенты начали разбегаться из-за отвратительных бытовых условий. Например, в Каменце-Подольском ветеринарном техникуме из 100 так называемых шеститысячников уже в начале ноября осталось 75. Остальные же жили в неотапливаемых помещениях и в жуткой нищете — положение о том, что колхозы будут делать им ежемесячные доплаты к стипендии в размере 30-40 руб., так и осталось на бумаге.

В декабре 1935 года погоня за чистотой социального состава студентов прекратилась. Союзное правительство издало постановление о новых правилах приёма в вузы, сняв все ограничения на социальное происхождение студентов. Теперь на учёбу принимались все, кто сдал вступительные экзамены и прошёл по конкурсу.

В погоне за обедом

Дожить до получения диплома студентам мешали и материальные проблемы. Особенно тяжело было с питанием. Опрос харьковских студентов, проведённый в 1923 году, показал, что 17,8% из них обедают от случая к случаю, 22,7% никогда не едят мяса, а 40% едят его на обед один-два раза в неделю.

«Проснёшься с утра и думаешь: а что бы его сегодня съесть? И так изо дня в день. К чёрту учёбу, если она так тяжело достаётся», — жаловались студенты на страницах тогдашней прессы.

В середине 1920-х годов ситуация с питанием немного улучшилась, но всё равно оставалась далёкой от нормы. Студенческие столовые не давали молодёжи умереть от голода, но и наесться в них было сложно. Вот как описывалась на страницах журнала Студент революції одна из студенческих столовых Харькова:

«За каждым столом кроме сидящих по четыре человека стоят ещё по два за каждым стулом —это так называемая первая очередь. Минут через 15 подают обед, всегда холодный. Борщ невкусный. Калорий там очень мало, жиров не чувствуется совсем. Некоторые ребята для опыта пробовали обедать по два раза и всё равно — сыты они не были... Второе блюдо не лучше. Мясо в котлете скреплено какой хотите сыростью, только не жиром. Подливка имеет вкус дождевой воды с перегаром. Даётся одна котлета».

Впрочем, даже это меню не все могли себе позволить. Газета Киевского сельхозинститута в том же году отмечала, что утром и вечером студенты питаются… кипятком и хлебом и по одному-два дня могут вообще не есть никакой варёной пищи.

В начале 1930-х годов в страну пришла карточная система, и ситуация с питанием ещё больше ухудшилась. «Километровые» очереди возле студенческих столовых стали обычным явлением

В начале 1930-х годов в страну пришла карточная система, и ситуация с питанием ещё больше ухудшилась. «Километровые» очереди возле студенческих столовых стали обычным явлением. Чтобы получить свою порцию, студентам одесских вузов приходилось выстаивать в очереди по один-два часа, их донецким однокурсникам — по два-три. Не лучше было и в Харькове, тогдашней столице республики.

Пётр Григоренко вспоминал: «Срывался с последней лекции и, размахивая портфелем, бежал по улицам Харькова к столовой, как к финишу. Призом был невкусный постный обед. Но даже эта жалкая награда, как и всякий приз, доставалась далеко не всем».

И всё же в голодные 1932-1933 годы даже такое питание для многих стало настоящим спасением от голодной смерти. Ведь по карточкам можно было получить хоть какую-то пищу. А в сёлах, откуда были родом многие студенты, не было и этого.

Квартирный вопрос

Не менее серьёзной была жилищная проблема. Условия в студенческих общежитиях оставляли желать лучшего. Вот как описывал студенческое жильё в Екатеринославе (теперь — Днепропетровск) журнал Студент революції в 1924 году:

«Плохонькие железные кровати с пустыми матрацами из мешков, а то и вообще без матрасов. В большинстве случаев на этих кроватях нет одеял: казённые не выдавались, а собственные имели лишь процентов 20 живших здесь студентов. Холод (паровое отопление действует только шестьчасов в сутки) заставляет студентов сидеть в шапках и шинелях. Столов слишком мало для всех. Бывает, что в большой комнате размещается до 30 человек, и все они на разных курсах, в различных вузах».

Значительная часть общежитий находилась в абсолютно неприспособленных помещениях. В 1920-е годы киевские студенты жили в Михайловском соборе, зданиях лаврского музея и бывших бараках для военнопленных. В Харькове под общежитие отвели бывший барак строителей и школьную церковь по ул. Артёма, университетскую и Каплуновскую церкви, в Одессе — ночлежный дом, бывшие пивные, трактиры.

Но даже этих неприспособленных и плохо отапливаемых комнат хватало далеко не на всех. В 1927-1928 учебном году общежитиями пользовались лишь 42% студентов, имевших право на жильё (то есть пролетарского происхождения). Через пару лет эта цифра достигла 63,5%. Каждый учебный год начинался для студента с борьбы за место в общежитии. И даже если борьба эта заканчивалась успехом, жить приходилось в переполненной комнате, где не хватало кроватей и постельного белья. Доходило до того, что студенты спали по двое в одной кровати или вообще по очереди.

В 1930 году план набора увеличили в несколько раз, и жилищная проблема превратилась в катастрофу. Более половины будущих студентов было просто негде поселить

В 1930 году план набора увеличили в несколько раз, и жилищная проблема превратилась в катастрофу. Более половины будущих студентов было просто негде поселить, а средства на постройку общежитий были выделены мизерные: 2,3 млн руб. при потребности 10 млн, да и то лишь для Харькова, тогдашней столицы республики. Там началось возведение знаменитого общежития Гигант, существующего до сих пор, которое, конечно, не решило проблему. А вот в остальных городах ситуация была хуже некуда и в последующие годы не менялась.

Особенно критическим было положение в Днепропетровске. В 1931-1932 учебном году большинство студентов-медиков жили в вузовских аудиториях. В горном институте студенты-первокурсники и вовсе остались без общежития и потому поселились там, где проходили лекции и практические занятия, в полном составе. В следующем учебном году всё оставалось по-прежнему: 450 будущих горняков жили в лаборатории и учебных помещениях, 91 студент-медик — в спортзале, где на одной кровати спали по два человека. Во всей области строили всего одно новое здание для общежития, и то не в областном центре, а в Кривом Роге.

Улучшить бытовые условия студентов пытались студенческие общественные организации — комитеты по улучшению быта учащихся (сокращенно — КУБУЧи). Под их опекой находились не только общежития, но и больницы, поликлиники, аптеки, дома отдыха. Благодаря усилиям харьковского КУБУЧа студенческая больница имени профессора Шатилова стала одной из лучших по уровню благоустройства и организации дела не только в Украине, но и во всем Союзе.

Киевский комитет в 1924 году опекал амбулаторию, за год обслужившую около 42 тыс. студентов, а также столовые на 3.340 человек и дом отдыха на 200 мест. В 1927-м комитет частично оплачивал отдых студентов в Пуще-Водице. Собственный дом отдыха 1925 году имел также луганский комитет — студенты могли провести 21 день на Северском Донце.

Студенческая мобилизация

В конце 1920-х — начале 1930-х годов советское руководство активно использовало студентов как рабочую силу на «стройках социализма» и в колхозах. Им же по поручению партийных органов приходилось заниматься и коллективизацией. В сёлах молодых агитаторов часто встречали с агрессией.

Украинский писатель Юрий Кобылецкий, в то время студент Киевского института народного образования, вспоминал, как его и товарищей встретили жители Мудривки возле Чигирина, устроившие в селе бунт: «Нас, коллективизаторов , закрыли в сельсовете и несколько дней держали под охраной, подавая в окно только напиться, есть же — ни-ни! Ругали нас на чём свет стоит, страстно, истерично и вдохновенно».

Для кого-то такие поездки заканчивались смертельным исходом. Например, так случилось со студентом Антоном Пидопрыгорой из того же института.

Но самым тяжёлым испытанием для студентов стали голодные 1932-1933 годы, когда им собственными глазами пришлось увидеть методы «построения светлого будущего». В официальной прессе протестующих, подобных Петру Григоренко, конечно же, клеймили позором. А вот об ударниках трубили на весь свет — например об участии студентов в весенней посевной кампании 1933 года.

Нередко студенты проводили на сельхозработах больше времени, чем в аудиториях 
 [/url]

Воспитанникам Лубенского института социального воспитания удалось выполнить план по сбору посевного материала на 90%, да ещё и обнаружить «кулаков, организовавших кражу стогов с колхозного поля и кражу коней». Студенты Николаевского судостроительно-механического техникума в одном из сёл нашли 96% необходимого посевного материала, отремонтировали инвентарь и организовали бригаду сеятелей, а в другом — собрали «36 центнеров спрятанного кулацкого хлеба».

А вот Харьковский физико-химико-математический институт оказался в числе отстающих — там собрали лишь 4% необходимого зерна. Собранное зерно студентам часто приходилось самим же и сеять, поскольку в измученных голодом сёлах заниматься этим было просто некому.

Постоянные мобилизации заставляли руководство вузов хвататься за голову. От учёбы отрывали сотни студентов, что порой просто останавливало учебный процесс

Постоянные мобилизации заставляли руководство вузов хвататься за голову. От учёбы отрывали сотни студентов, что порой просто останавливало учебный процесс. Например, в марте 1933-го во Всеукраинском коммунистическом институте советского строительства и права из 882 студентов, бывших в вузе в начале года, лекции посещали лишь 386 человек. Большая часть отсутствующих работали по заявкам разных партийных органов — в различных госучреждениях и на посевной кампании в селе. В результате на втором курсе вуза учиться было некому, а на третьем курсе международного факультета остались всего три студента.

Похожая ситуация была и в педагогических вузах. В Кривом Роге из 426 будущих педагогов 200 находились на прополке в колхозах как раз накануне переводных экзаменов. В Запорожье из 658 студентов отправили на сельхозработы 250 человек. Порой в институты приходили заявки на такое количество людей, которое просто неоткуда было взять.

И всё же молодость брала своё. Несмотря на тяжёлые будни, студенты старались не унывать, находя время и для развлечений, и для положительных эмоций.

***

Этот материал опубликован в №33-34 журнала Корреспондент от 27 августа 2015 года. Перепечатка публикаций журнала Корреспондент в полном объеме запрещена. С правилами использования материалов журнала Корреспондент,опубликованных на сайте Корреспондент.net, можно ознакомиться здесь.